— Мы под колпаком, Попович, — пояснил Семен. — Как бестолковые ночные бабочки внутри лампового абажура. Нас видно, мельтешим, крыльями машем, но дотянуться до нас сквозь преграду невозможно. И никто нам не поможет, Зорин с Мамаевым там уверены, что чародею моего уровня в уездном городишке грозить ничего не может.

Нахлынувший на меня ужас был почти осязаем, колючее душное одеяло накрыло с головой, забрало воздух и свет.

— Признаюсь, — продолжал Крестовский, — хотя и неловко, я друзей твоего жениха попытался о помощи просить, к единству чародейскому воззвал. Меня, как мальчишку неразумного, окоротили, сообщили, что берендийские дикари Мерлиновым рыцарям не товарищи… — Он криво улыбнулся. — Не сдержался, каюсь, побузил немного в патриотическом угаре. Да не пугайся ты так, на Волкове они отыгрываться не будут.

Можно подумать, я о Грине сейчас тревожилась.

— Ладно. — Семен встал, бросил подушку на голую кособокую конструкцию, притворяющуюся походной кроватью. — Давай спать, Попович. Утро вечера мудренее.

Он лег, скрипнув истошно досками, я продолжала сидеть и смотреть.

— Ты умница, Геля. И то, что вернулась, тоже радует… хотя не должно. Но…

Семен заснул. Сквозь очки я видела янтарное свечение, окружающее его тело. Чародей восстанавливал истраченную за день силу. Накрыв спящего покрывалом, я спрятала «жужу» в футлярчик, сняла платье (у меня оно одно осталось, беречь надобно) и забралась в постель. Она была шире походной койки и наверняка удобнее. Завтра предложу Семену местами поменяться.

Мысли в голове привычно разбирались по важности и направлениям. Помощи ждать неоткуда, но это не особо страшно. Нас двое, лучше чем один. Две головы, четыре руки, одна чародейская сила. Под колпаком. Под чародейским куполом… чародейским… Ну? То-то, Попович. Голова тебе, та самая, одна из двух, не только для еды дадена. Я даже хихикнула тихонько. Вы нас колдовством, а мы вас естеством. Попробую…

Что еще? Бобруйский? Думать даже о нем сейчас не буду. Крестовский уверен, что в убийстве купца чародейства ни на грош, значит, и раскрывать будем привычно. А пока прилежное разыскание ведется.

Что за кольцо на Крестовском? А тебе что за докука теперь, Попович? Семен твоей измены прощать не собирается. Ты падшая женщина, Евангелина Романовна, с тем и живи. Благодарна будь роли доверенного соратника.

Буду. Непременно буду, и исполню ее старательно. Маменька, больно так отчего? Ты от этого меня в письмах предостерегала? В письмах… Написать в Орюпинск надобно, неделя-то прошла, матушка весточки от Гелюшки ждет…

Проснулась я раньше Крестовского, справила утренние надобности в закутке за ширмой, поплескала в лицо из ванны (за ночь она сама собою наполнилась до краев ледяною водой, видно, Семен подчардеил), расчесалась, надела платье и уселась за столик под окошком. Пришлось слегка прибраться, отодвинуть накрытое давеча полотенцем на краюшек, чтоб место для работы расчистить. Писчей бумагой и пером его превосходительство обеспечили, я принялась составлять послание родительнице, в служебные темы не углубляясь.

«…а гнумов во всем Крыжовене не более десятка, фотограф Ливончик (о нем я подробнее ниже распишу), прочие — мастеровые и путейцы…»

Припоминая давешнюю беседу на дрезине, я перечислила все названные фамилии.

«И деток гнумских даже не видно, что довольно престранно для ваших обычаев. Сказывают, раньше община большая здесь проживала, но потихоньку расселилась в столичные Змеевичи и далее к югу».

— Спозаранку в делах? — спросил неприветливо Крестовский и зевнул во всю львиную пасть.

— Доброе утро, — ответила я столь же неласково. — Маменьке пишу, чтоб не переживала из-за долгого молчания. Пока вы, ваше превосходительство, моцион совершать будете, закончу.

— Я, Евангелина Романовна, мужчина, — Семен встал, потянулся, коснувшись пальцами потолка, — мне уединение надобно.

— Ширмочку поставьте. И колдовать не пытайтесь, — сказала я ширме, которую злокозненно поставили передо мною вплотную к столу.

— Чуточку придется, — прозвучало глухо. — Небольшой полог тишины, чтоб не оскорбить дамского слуха.

В мои уши будто воткнули пару ватных шариков, я вздохнула и вернулась к письму. Изложила сватовство уездного фотографа к моей мачехе в самых комичных выражениях, о портретах своих поведала, коими означенный фотограф торговлю наладил, о том, что продажа хны для волос с моим приездом в Крыжовень возросла почти вдвое и что цены на нее немедленно взлетели.

«Жалко, маменька, что сам портрет прислать нет возможности…» Оба конверта остались в сундуке, но об этом я упоминать не стала. Зато заверила родительницу, что кутаю хорошо и регулярно, ноги держу в тепле и сплю, сколько девице моего возраста и комплекции положено. Закончив этими тремя китами материнской заботы, я подписалась со всеми своими солидными титулами. Ежели родительница соседским кумушкам письмо читать будет (а она будет), пусть потешится.

Свернув из листов конвертик, я заклеила его казенным сургучом, палочка плавилась от прижатия к настольной лампе, надписала адрес и, прежде чем подняться с места, черкнула с десяток слов на другой бумажке.

— Ваше превосходительство! — заглянув за ширму, я увидела шефа погруженным по плечи в ванну. — Полог свой снимите, мне…

Семен махнул рукой, ледяное крошево на нем шевельнулось с перестуком.

— Ступайте, Попович, наверх. Я через…

Отодвинув засов, я распахнула дверь и заорала:

— Давилов!

Евсей Харитонович, стоящий, оказывается, на пороге, отшатнулся.

— Ваше высоко… — Регистратор с ужасом смотрел через мое плечо.

— Вы уже здесь? Прекрасно. Будьте любезны, на почтамт… Минуточку, я денег на марку дам. — Сумочка лежала на постели, я вернулась за ней, бросила Крестовскому: — Заканчивайте плескаться, нас дело ждет.

— А вы за дверью обождите, — протянул шеф с угрозой в голосе и стал медленно вставать.

Пискнув дуэтом с Давидовым, я выбежала в коридор.

Евсей Харитонович вытер испарину не особо чистым носовым платочком.

— Однако…

— Чародей, — пожала я плечами, — что с него взять?

— И то правда.

Выслушав мои указания, регистратор отправился их выполнять. Я же вернулась в камеру за шубой.

— Сызнова без стука, — укорил меня Крестовский, повязывающий шелковый галстук на вороте белоснежной свежей сорочки. — А если бы я голый был?

— Пришлось бы делать вид, что голых мужчин мне доселе видеть не приходилось, — хихикнула я.

Шеф веселья не разделял.

— Избавьте меня, Попович, от описания ваших темпераментных похождений.

Шубу я надевала сама.

— Боитесь, что на их фоне ваши поблекнут?

— Евангелина Романовна…

— Семен Аристархович…

Мы вышли из камеры, толкаясь плечами, я проиграла полшага, потому что ниже ростом, хлипче и вовсе барышня. Шеф оглянулся, фыркнул на «мизогина» и вопросительно посмотрел на мои уши по очереди. Я тряхнула сумочкой. Он кивнул и повел пригласительно рукою:

— Дамы вперед.

— Дамы, которые сейчас начальствуют. — Горделиво это уточнив, я заперла камеру и пошла наверх первой.

Работа в приказе уже началась, группка просителей окружала конторку, конвойные определяли в арестантскую клеть новичков. Поздоровавшись со Старуновым, я сообщила, что направляюсь в известный ему терем по известной же надобности и что сопроводит меня господин Крестовский, посему больше людей пока не требуется. Шеф потряс в воздухе планшетом, то ли в подтверждение моих слов, то ли с целью меня им огреть. На крыльце сказал, глядя в слякотную мглу:

— Далеко ехать? Может, пока Федор запрягает, позавтракаем?

— Лучше Григория Ильича проведать, — возразила я, вдруг вспомнив о роли влюбленной.

— Разделимся? Мне — кофе с плюшками, вам — привычное лобзание.

И, не дожидаясь ответа, Крестовский сбежал с крыльца, направляясь мимо торговых рядов к ресторации.

— Обождите!

Припустив за ним почти бегом, уголком глаза я отмечала любопытство редких прохожих. Балаган продолжался. Даже без «жужи» в ухе было понятно, что слухи уже распространились и поведение мое выглядит именно так, как должно. Каблучки ботильонов вязли в площадной грязи, подол запачкался и потяжелел от влаги. Завтра надеть мне будет нечего. И обуть. Обтерев подошвы о коврик перед входом в ресторацию, чем чистоты обуви вовсе не достигла, я вошла за шефом в натопленную залу заведения. Он разделся у вешалки, поправил перед зеркалом галстук, прошел к дальнему столику. Я разоблачилась, сбросив шубу на руки халдея. Тот, узнав меня, поинтересовался о здоровье Григория Ильича, просил передать поклон, заверил, что завтрак господам столичным чиновникам будет подан немедленно. Я спросила, что говорят в городе об убийстве купца первой гильдии Бобруйского. Выслушала ответ: актерка, Дуська которая, не выдержала измывательств, Гаврила-то Степаныч, земля ему пухом, затейник был по этим самым делам, до обмороков пассий залюбливал, видно, чего-то совсем уж непотребное измыслил, отчего актерка не выдержала и голову, значит, с плеч…