— Итак. — Она пошуршала упаковочной бумагой и наконец извлекла из шляпной картонки хрустальный шар, сбросила на пол картонку и бумагу, установила сферу на столешницу. — Чуть не забыла!

Натали подбежала к навье, пошарила у нее в декольте, та хихикнула от щекотки, но обожгла хозяйку ненавидящим взглядом.

— Нет тебе доверия, милочка, — щебетала кузина, рассматривая крошечную серебряную пудреницу, оказавшуюся в ее руках. — Тебя мне за долги отдали, для услуг и покорности, ты землю целовать должна, по которой я ступаю.

— Все эти годы я была покорна и услужлива.

— Пожалуй, была, — немного удивленно сказала Натали. — Но отчего-то я не склонна себя твоей воле вручить. Будь так же хороша, когда я в новое тело поселюсь.

Она открыла пудреницу, полную разноцветных шариков:

— Лиловые — дурманные, — тонкий пальчик передвинул несколько пилюль, — зеленые — сонные, красные…

Натали подошла к тумбочке, плеснула из графина в два стакана, в левый бросила две зеленых пилюли, в правый — зеленую, красную и лиловую. Правый протянула мне:

— До дна, Фимочка, — и кивнула навье.

Пока та играла удавкой, вынуждая меня выпить снадобье, кузина опрокинула в себя порцию. Я свой стакан разбила.

— Заставь ее! — взвизгнула кузина.

— Если вы, госпожа, хоть на минуточку разомкнете кандалы…

Бобынина повалила меня на кровать и втолкнула в рот лиловый шарик. Он был скользким, с травяным вкусом и слишком быстро стал растворяться слюной. Плеваться не помогло, вкус чувствовался даже в носу. Лиловый, дурманный? Точно. Перед глазами довольно скоро замельтешили лиловые снежинки, тело отяжелело, рот безвольно приоткрылся. В него мне и сыпанули горсть красных, как рябина, пилюль. Над кроватью парил Аркадий под ручку с утопленницей, в свободной руке та держала кончик бороды, на которой, как ветряной змей на веревочке, у самого потолка трепыхался старичок.

С усилием отведя взгляд от привидений, я увидала Наталью Наумовну, возложившую руки на источающую ярко-белый свет хрустальную сферу.

— Я получу все, чего достойна! Получу!

Навья сидела на полу, низким голосом пела иноземную песнь, без ритма, без рифмы, похожую на завывания ветра или крики ночных птиц, заметив, что я на нее смотрю, подмигнула. Кузина все бормотала, призраки исчезли, то ли ушли, то ли я просто перестала их видеть.

— Еще немножко, — пропела навья по-берендийски, — три… два… все!

Наталья Наумовна упала на ковер. Сфера потухла.

— Что случилось? — подскочила я с кровати и подбежала к родственнице.

— Ключи у нее от пояса отцепи.

— Отвечай!

Лицо Натали было бледным, изо рта текла дорожка пенной зеленой слюны.

— Отравилась твоя сестричка, — хихикнула навья. — И на твоем месте я бы ее не жалела. Она же уверена была, что красные пилюли — смертельный яд!

— А на самом деле? — Я уже схватила графин и теперь направляла струйку воды в раскрытый рот кузины.

— Красные — противоядие, а отравлены как раз зеленые. Это тебя она жизни лишить хотела! Поняла?

— Да поняла я, — надавив кузине на живот, я перевернула ее боком и засунула в рот пальцы, чтоб нажатием на основание языка вызвать рвоту.

Пока Наталью Наумовну рвало, я поискала на ковре и, найдя несколько красных шариков, растворила их прямо в графине, там воды оставалось на донышке, поэтому жидкость приобрела кровавый цвет, а кузина, когда я влила в нее противоядие, стала походить на кровопийцу.

— Экие у вас увеселения любопытные. — Радостный голос Евангелины Романовны заставил мою руку дрогнуть. — В фанты играете или…

Девушка была румяной с мороза, на шапочке и плечах шубы блестели капельки таящих снежинок. Она не договорила, развела руки в стороны, будто обнимая открывшееся ей зрелище.

— Добрый вечерочек, — улыбнулась я. — Обожди минуту, мне убедиться надобно, что Наталья Наумовна к сонму здешних призраков не присоединилась.

Прикованная навья выкрикивала просьбы и угрозы, но ее никто не слушал. Натали дышала глубоко и спокойно. Оставив ее на полу, я поднялась с коленей:

— Давай, Гелюшка, кухню посетим, у меня аппетит разыгрался нешуточный.

— Серафима!

Требовательно сжалась бархотка, на пороге я споткнулась.

— Посиди пока так, — обернулась я через плечо. — Правда этот противный вкус зажевать хочу. Или давай обменяемся. Ты с меня этот артефакт снимешь, а я ключ тебе оставлю.

— Не в моей власти, — грустно сказала навья. — А тот, кто ею облечен, вскорости тебя посетит. Ежели ты, дитятко, моим положением жалким с ним торговаться надумаешь, сразу передумай. Не того я ранга персона.

Попович терпеливо ждала у лестницы. Я подумала минуточку. Торговля, конечно, вариант любопытный. Только мне эта навья нужнее, чем князю, мне ее еще с Маняшей местами менять предстоит.

Поэтому я вернулась к кузине, сняла с ее пояса связку ключей и бросила ее в руки узницы:

— Приберись, — велела спокойно и рассудочно, — и в кровать барышню Бобынину уложи.

В прихожей я помогла Евангелине снять шубку.

— Что это вообще было? — возбужденно прошептала девушка.

А после охала и ахала, выслушивая мой сбивчивый рассказ. Мы переместились в кухню, где я принялась жевать все, что попадалось под руку.

— То есть тебе теперь нужно будет в одной точке эту «Маняшу» с той свести и чтоб сфера с вами была?

Как настоящий сыскарь, Геля выхватила из всего вороха фактов самый главный.

— Да. — Я запила пирожок фруктовым пуншем и сыто вздохнула.

— Тогда времени у тебя до завтра. Я утром с мадемуазель Мерло у церквушки повстречалась…

Пока она говорила, все съеденные пирожки в моем животе превратились в камень.

— Ничего не получится. — Я почувствовала, что плачу бессильными слезами.

— Не реви. Не уедет твоя Маняша.

— Как?

— Так. Это князя Кошкина я с бухты барахты арестовать не смогу, а скромную девицу Мерло — запросто. Она у меня свидетельницей по делу проходит, так что…

Я, всхлипнув, обняла чиновницу.

— Только, Серафима, сегодня тебе без меня справляться придется. Я сей же час должна бежать, слежку да надзор осуществить. Если что, зови Эльдара на помощь. Пока я извозчика искать буду, он к тебе по жилам земляным прилетит, как у вас, чародеев, принято.

И она убежала, а я посмотрела на свое отражение в настенном зеркале и понеслась наверх, мыться, причесываться и переодеваться.

Сикера потянулась со вздохом:

— Эльдар-р…

Мамаев смотрел в потолок, откинув голову на подушку и заложив руки за затылок. Был за ним такой грешок: быстро остывал горячий кавалер, когда дело заканчивалось. И вроде следует в этот момент предаться беседам да нежностям, но ни того ни другого ему не хотелось, на мгновение ставший звеняще-пустым разум заполнялся вихрем мыслей, вихрь быстро структурировался, и гораздо интереснее было этим порядком любоваться, чем нежничать.

Берендийская народная мудрость упреждала, что, как встретишь Новогодье, так последующий год и проведешь. Если мудрости этой верить, год надворному советнику предстоял горячий и томный.

— Эльдар!

Чародей выпростал руку из-за головы и, натянув простыню на обнаженное женское тело, погладил шелк белья.

— Мыслями далеко витаешь! — Навья обиженно тянула слова, причем долгими у нее получалось и гортанное «р», и все шипящие.

Невзирая на сущность свою нечеловеческую, в страсти Сикера оказалась дамой вполне обычной, обожала понежничать, поболтать, прижавшись холодным телом к мужскому боку.

— Ну что ты, красавица, — сказал чародей ласково, — только о тебе думаю.

Он придвинулся, обнимая обеими руками завернутую в простыню подругу, прижался плотно, ощутив грудью медленное биение ее сердца.

— Вот и ври дальше, тебе несложно, а мне удовольствие. Или расспрашивать начинай. Утомленная баба языку своему не хозяйка, может, и сболтну чего секретного.

— Путаешь ты меня с кем-то, Сикерушка. — Эльдар улыбнулся в ее гладкие волосы. — Ради секретов любиться — последнее дело.