— А что за поручение? — почему-то зло спросил Мамаев и резко поднялся с места.

— Я потом вам объясню.

— Извольте немедленно!

— Попович, подождите в приемной.

— Геля, никуда не уходи. У меня от коллег тайн нет!

От глубочайшего служебного конфуза меня спас явившийся в кабинет Зорин. Потому что ослушаться шефа я не могла, но и ослушаться Мамаева не могла тоже, потому что и он тоже начальство, коли выше меня по рангу, и его приказ поступил вторым, таким образом приобретая приоритет… Вот если бы Крестовский еще раз сказал: «Подите!..»

— Что за шум, а драки нет? — весело спросил Зорин, свежий, отдохнувший, в элегантном темно-сером костюме и с мягкой шляпой, которую Иван Иванович держал в руке слегка наотлет.

И тревога в кабинете растворилась, исчезла, сменившись спокойствием. У спокойствия этого был отчетливый запах скошенной травы и молока, из чего я заключила, что Зорин слегка подколдовал.

— Да Семушка все думает, что я до сих пор дитя неразумное, — махнул рукой Мамаев и сел на место. — Думает, меня за ручку водить надобно.

— Ну так, может, он и не так уж не прав? — Иван Иванович по-простому, без колдовства пододвинул себе кресло и с удобством в нем обустроился.

Теперь мы все трое полукругом сидели перед шефом.

— Я боюсь, что с тобой тоже будет, что с Митькой, — быстро сказал Крестовский. — Я специально допросил всех чардеев высокого ранга, которые находились в городе в день убийства Анны Штольц. У всех есть алиби, Эльдар, кроме тебя.

Зорин неодобрительно покачал головой, потом счел нужным пояснить мне:

— Наш Эльдар Давидович в свое время с убиенной Штольц близкую дружбу водил. А Семен Аристархович ко всему тревожится, что Эльдар Давидович мог с ума сойти непосредственно перед убийством. У чардеев, Гелюшка, бывает такое — магический перехлест называется, когда волшебство тебя контролировать начинает. С Митькой, про которого здесь упоминалось, Дмитрием Уваровым, — именно это и произошло.

Он назвал меня Гелюшкой при Крестовском, из чего я заключила, что только что была допущена в узкий профессиональный круг чародейского приказа. Уваров! Конечно! Пресса этот случай подробно освещала. Мокошь-градский давитель!

— Я не могу сказать, с кем у меня свидание было, — сказал Мамаев, и сразу стало понятно, что решения своего он не изменит. — И клянусь, что нахожусь в добром состоянии тела и духа.

— Ну вишь, Семен Аристархович, — Зорин говорил с отеческими интонациями. — Не он это. Стало быть, другого татя искать нужно.

— Случаи подобных убийств были и до этого, — Мамаев сунул Зорину под нос фотографическую карточку. — И я нашел место, где эту тварь призывали.

— А что за тварь? — Иван Иванович карточку рассмотрел и положил на край стола.

— Я с того самого дня узнать пытаюсь, — сказал Крестовский, — но, видимо, сил недостает. После сражения с Митькой я никак в норму не войду, здорово он меня потрепал.

— Тебе бы, Семен Аристархович, в деревню дней на десять, к парному молочку…

— А почему именно призвали? — перебила я Зоринскую пастораль. — Может, это, наоборот, капище, заклинали там кого?

— Место моления и место призыва отличаются по видам чародейства, — ответил Мамаев. — Это призыв был, букашечка, я точно говорю. Какой-то сильный чардей призвал тварь из… ну, не знаю, из бездны неизведанной и натравливает ее на людей. И к тому же пауки в большинстве верований — существа скорее положительные, нити судеб сплетающие или соединяющие наш мир с тонким своей паутиной.

— Не во всех, — возразил Зорин.

— Ванечка у нас попович, — пояснил Эльдар. — То есть поповский сын. Недаром же на него родитель розги переводил, к священным текстам приучая, он со своей стороны сейчас расскажет.

— А чего рассказывать? Простая у пауков в вероучении символика: алчность, хитрость, плутовство.

— Душегубство посредством отравления, — кивнула я, дополняя. — Но это все одно не указывает нам на связь с великим чардеем, о котором шеф говорил.

Крестовский положил руки на столешницу.

— Значит, так. Ваня, иди в эту церковь, посмотри, что к чему, потом высветли до благодати. Эльдар говорит, местные жители боятся какой-то нечисти. Так успокой их, как сможешь, скажи, что отныне опасаться нечего. Попович, берите самописец, вы мне понадобитесь. Поедем к купцу Жихареву, у коего на содержании долгое время была покойная Штольц.

— А я? — спросил Мамаев.

— А ты останешься мой кабинет сторожить. С телефонным аппаратом не баловаться, Ольгу Петровну за чаем не гонять, на звонки отвечать быстро и без глупостей.

Шеф обвел нас злым веселым взглядом:

— Чего застыли, касатики? Исполнять!

Я выскочила в приемную со скоростью ветра, суетливо запаковала в чехол самописец, Ляля смотрела на меня с каким-то чуточку завистливым удивлением.

— Если я до конца службы вернусь, сможешь со мной еще немного позаниматься? — спросила я уже на бегу.

— У дяди сегодня день рождения. Так что давай лучше завтра.

Я кивнула и побежала за выходящим Крестовским. Ремень самописца оттягивал плечо, было невероятно тяжело и невероятно жарко. Шеф шагов своих под мои не подстраивал, на один его приходилось около трех моих, и я с неприличной скоростью перебирала ногами, чтоб хотя бы не очень отстать. Семен Аристархович вышел из присутствия, оправил модный сюртук, надел шляпу и обернулся через плечо:

— Быстрее, Попович. Что вы там застряли?

Я с ужасом почувствовала струйку пота, стекающую по спине. Жара, будь она неладна. Вот была бы я чардейкой, колданула бы, чтоб дождь пошел, и по холодку до допросного места бы добралась. Я припустила еще шустрее, догнала начальство, отдышалась. Крестовский все стоял, и я не понимала почему, пока не заметила коляску, выезжающую с приказного двора.

— Купец Жихарев за городом обитает.

Тут природа надо мной сжалилась, поскольку солнце спряталось за тучами и с неба заморосило. Когда мы сели в коляску, Крестовский поднял верх.

Всю дорогу до допросного места, более трех часов, между прочим, начальство изволило молчать, погруженное в свои думы, я же лихорадочно вызывала в памяти правильность расстановки пальцев на самописной клавиатуре.

Жихарев был толст, ряб и громогласен. Я, вспоминая фотографическую карточку покойной Анны Штольц, про себя удивлялась: что ее заставило с эдаким страшилищем жить? Хотя, может, не права я, может, думаю поверхностно. Вполне может быть, что этот самый Жихарев — человек хороший. Может, он умен, ладен в речах и обладает некими талантами, которых я сейчас не вижу. Я прикинула на секундочку, а вот если бы он идеи суфражизма разделял, смогла бы я с ним… ну… полюбиться? И поняла, что нет. Видимо, недостаточно еще во мне суфражистские идеи привились, раз я столько внимания на внешность обращаю.

В этих мыслях я сокрушенно качала головой, устанавливая самописец на краешке круглого обеденного стола в столовой. К слову, домина у купца Жихарева был огромный и нарядный до той степени, когда нарядность уже перестает сочетаться с хорошим вкусом. Крестовский сидел неподалеку, тоже за столом, вполоборота к допрашиваемому. Я подготовила самописец и кивнула шефу. Тот начал:

— Сообщите нам, Евграфий Дормидонтович, все, что вам известно о ныне покойной Анне Генриховне Штольц.

— Да что там сообщать. — Купец засунул себе в рот мизинец, повозился там, меня замутило. — Жили мы с Анькой, ну как — жили, на веру, так многие сейчас живут. У меня жена-то в поместье осталась, а я мужчина не старый еще, опять же при деньгах…

Купец хохотнул, глядя на Крестовского в ожидании мужского одобрения, но, не дождавшись оного, смолк.

— Полтора годика, почитай, душа в душу, — продолжил он. — Анька, конечно, выкобенивалась, особенно поначалу. Но у меня с бабами разговор короткий. Чуть что не по-моему, перестаю счета оплачивать. Она помается чуток, от кредиторов побегает — и опять ко мне под крыло.

Он отставил руку в сторону, демонстрируя мощь этого самого крыла. Я даже на клавиши самописца не смотрела, так мне хотелось взять этого Евграфия Дормидонтовича за сальные волосенки и возить мордой по столешнице…